Повышение концентрации углекислого газа в атмосфере, по-видимому, неизбежно. Но это совсем не обязательно абсолютное зло — увеличение роста биомассы может оказаться для человека важнее, чем таяние льдов.

В конце ноября в Женеве обнародован ежегодный доклад Всемирной метеорологической организации (ВМО). Из него следует, что объем парниковых газов в атмосфере Земли в 2011 году достиг рекордных отметок, а темпы повышения их концентрации выросли. В целом за последние два десятилетия рост «радиационного воздействия вследствие парниковых газов» составил 29%, причем из долгоживущих газов на СО2 пришлось почти 80% этого увеличения (на метан около 18%, еще 2% на закись азота). На протяжении тысячелетий, до середины XIX века, уровень концентрации углекислого газа в атмосфере оставался практически неизменным и составлял приблизительно 280 ppm (pro pro mille, то есть одна тысячная промилле, или одна миллионная; число молекул газа на миллион молекул воздуха). С 1850 года содержание СО2 в атмосфере увеличилось на 39%, до уровня 389 ppm. Десятилетие с 2002-го по 2011 год, утверждают метеорологи, стало самым жарким в истории метеонаблюдений — температура оказалась на 0,46 градуса выше среднего показателя, за который взяты среднегодовые значения температур периода 1961–1990 годов. «Концентрация парниковых газов быстро приближается к уровню, соответствующему повышению среднемировых температур на 2–2,4 градуса, что может спровоцировать необратимые изменения на Земле, в биосфере и в океанах. Даже если можно было бы сейчас полностью прекратить выбросы парниковых газов — а сделать это мы не в состоянии, — они по-прежнему будут сохраняться в атмосфере в течение предстоящих десятилетий и в силу этого продолжат оказывать влияние на баланс нашей планеты и климата», — отметил генеральный секретарь ВМО Мишель Жарро.

Вокруг вопросов антропогенного влияния на климат и перевода мировой энергетики на безуглеродные технологии (переход на возобновляемые источники энергии, вылавливание и захоронение углекислого газа и т. д.), без которых людей будто бы ждут всевозможные катаклизмы, наверчено много стереотипов. Они настолько затвержены политиками и СМИ, что принимаются едва ли не на веру. Сейчас мировой политический и общественный мейнстрим будто уперся в одну точку — борьбу с СО2, из которой политики извлекают свои популистские дивиденды, а компании подчищают кошельки простых граждан через бюджеты их государств, пытаясь перестроиться за счет казны на другой, «безуглеродный», технологический уклад.

Но создаваемое идеологическое давление против углекислого газа — то есть того, что лежит в основе жизнедеятельности любого организма и человека в том числе, его энергетической обеспеченности, его благополучия, в конце концов, — кажущееся в своей навязчивости чем-то сродни паранойе, имеет обратную сторону. Подобные клише мешают тем же политикам, принимающим решения, понять, что на самом деле будет происходить в результате дальнейшего повышения концентрации парниковых газов или, наоборот (пофантазируем), приостановления ее роста. Между тем такое осмысление помогло бы, к примеру, оценить, есть ли вообще смысл бороться с тем же углекислым газом. Не будут ли в результате этой борьбы бессмысленно потрачены огромные средства, которые можно было бы использовать на защиту от угроз, способных возникнуть в результате парникового потепления? Другой вопрос: так ли страшны на деле результаты пресловутого глобального потепления для человеческой цивилизации в целом? Кто это по-настоящему анализировал?

Мы попросили ответить на эти вопросы одного из самых авторитетных мировых климатологов, лауреата Нобелевской премии мира 2007 года, доктора технических наук, заместителя директора по науке Центра междисциплинарных исследований по проблемам окружающей среды РАН, профессора СПбГУ Геннадия Менжулина.

— Геннадий Викторович, можно ли заявить со всей определенностью: человек — главная причина парникового разогрева атмосферы нашей планеты?

— В последние десятилетия у климатологов на этот счет особых разночтений во взглядах нет: безусловно, да.

— Значит ли это, что надо отказаться и от мысли, что в условиях постоянного роста потребления в современном мире, а значит, и спроса на энергоресурсы бороться с выбросами углекислого газа по меньшей мере бессмысленно?

— Антропогенное влияние на климат — это факт, а вот разговоры о необходимости покончить с выбросами углекислого газа — это действительно болтовня и чушь. Вы знаете, появилась эта ерунда в результате политической и общественной узурпации этой очень специфической и непростой научной темы. Политики взялись за дела ученых и изрядно потеснили их в делании выводов и влиянии на общество в вопросах климата. Началось, насколько я помню, с двух уважаемых дам: Маргарет Тэтчер и очень активно зелено настроенной Гру Харлем Брундтланд (бывшие премьер-министры Англии и Норвегии).

Каждому, кто этим интересуется, все-таки важно знать историю изучения проблемы. Феномен изменения климата нашей планеты при изменении газового состава впервые был поднят, как это ни удивительно, еще великим Жаном Батистом Фурье, академиком Французской академии наук; он был великолепный ученый-математик, автор известных рядов. Приятель Наполеона, тайный советник по полицмейстерскому отделению, он был еще и губернатором Верхнего Египта, занимался египтологией. Великий человек, ставший основоположником теории переноса тепла в атмосферах, на планете, в телах и так далее. Он и ряды свои строил, чтобы решить задачу теплопроводности. И Фурье еще в 1822 году написал книгу буквально по горячим следам открытия, сделанного английскими учеными-экспериментаторами. Те, разложив свет в спектр, обнаружили интересный эффект: в зависимости от того, куда поставить термометр, правее участка видимого спектра или левее, термометр все равно нагревался.

— Ясно, что прибор меньше нагревался в ультрафиолетовой зоне спектра и больше — в области инфракрасного диапазона.

— Да, сейчас это всем абсолютно понятно. Но тогда это было прорывным открытием. После него Фурье сразу догадался, что эта разница происходит из-за какого-то переноса лучистой энергии, который очень важен для формирования теплового режима планеты, и он первый заявил, что, возможно, в нашей атмосфере существует газ, который видимый свет Солнца хорошо пропускает, а отдаваемое назад тепло нашей планеты задерживает. Это была очень точная словесная формулировка того, что такое парниковый эффект. Второй, у кого появились соображения, как исследовать изменение климата нашей планеты, был Карно, сын другого бонапартиста и математика Лазара Карно.

— Речь идет, насколько я понимаю, о Сади Карно — великом инженере и физике, основоположнике термодинамики и разработчике теории тепловой машины.

— Точно, именно он утверждал: для того чтобы понять, что такое климат нашей планеты, нужно обязательно использовать понятие этой самой тепловой машины, — и был абсолютно прав в этом. Теперь уже давно ясно, что циркуляция Земли, ее климатический режим определяются теплообменом экватор—полюс. При постоянно существующем перепаде начинают развиваться атмосферные и океанические движения, которые в конечном итоге формулируют эту очень ее замысловатую циркуляцию. В средних широтах это западный перенос, в нижних — ураганы и муссонная циркуляция. Но и у Фурье, и у Карно это были скорее такие натурфилософские высказывания. Следующий очень интересный шаг был сделан в середине девятнадцатого века Джоном Тиндалем, ирландским физиком. Это был блестящий экспериментатор и выдумщик — настоящий Эдисон. Он сумел измерить спектры поглощения содержащихся в атмосферном воздухе газов. Он сепарировал воздух на отдельные компоненты, каждый из полученных газов пропустил через кювету и в итоге посчитал коэффициенты поглощения азота, кислорода, озона, углекислого газа, водяного пара — и опубликовал свои выводы.

— Речь о метане или окислах азота тогда еще не шла?

— Тогда об этих парниковых газах еще не думали. Тиндаль проделал все чисто, аккуратно, как настоящий физик-экспериментатор. Эти данные стали известны другому умнейшему и очень цепкому человеку — Сванте Аррениусу, он потом получил Нобелевскую премию номер два за работы по электролитической диссоциации. Аррениус, с одной стороны, зная о рассуждениях Фурье, а с другой, — используя относительно свежие открытия того времени: спектры поглощения, промеренные Тиндалем, законы Стефана—Больцмана, — построил достаточно простую модель, которая описывала, что может стать с климатом Земли при увеличении концентрации парниковых газов, прежде всего углекислого. Самое интересное, что он абсолютно точно понимал: чтобы строить такую модель, нужно умело обойтись с круговоротом углекислого газа — с его производством и последующим поглощением тем же океаном и так далее. Те люди, которые сейчас кричат: ой, сколько выбрасывается углекислого газа! — об этом, как правило, не думают. А он учел почти все аспекты глобального потепления уже больше ста лет тому назад. Кстати, сразу отмечу, что со словом «глобальный» в этом контексте надо обращаться аккуратно, такое потепление не носит обязательного характера для всех регионов и означает усреднение с использованием данных метеорологического мониторинга.

— И сейчас много спорят о влиянии на этот процесс человека, океана, Солнца, а Аррениус уже более века назад просчитал, причем учитывая результаты человеческой деятельности, будущее потепление?

— Немного не так. Он первым понял, что сжигание топлива человеком дает увеличение CO2 в атмосфере, которое меняет и сам круговорот этого газа. Аррениус предсказывал, что при увеличении концентрации углекислого газа в два раза произойдет повышение средней глобальной температуры вблизи земной поверхности на 2–3 градуса, но, конечно, не знал, когда это случится, так что темпы этого увеличения и сроки он предугадывать и не брался. Мало того, именно Аррениус первый заговорил о необходимости перехода на альтернативные источники энергии. Времени для их развития до настоящего времени было много. Но теперь, когда мы разогнали телегу углеводородной энергетики до такой скорости, как сейчас, необходимость перехода на возобновляемые источники становится уже не столь очевидной. В тридцатых годах англичанин Каллендер — не физик и не климатолог, а больше такой, знаете, пропагандист от экономики — взялся переложить расчеты Аррениуса с помощью данных, полученных уже после работ шведского ученого. Каллендер первым стал громко говорить, что человек будет сильно влиять на повышение концентрации парниковых газов и температуры.

— За тридцать лет после Аррениуса, наверно, поднакопилось больше фактуры об антропогенном характере воздействия на климат.

— Действительно, Каллендер уже вел речь об антропогенном воздействии как предмете истинного роста CO2, который уже начинал замечаться в измерениях: от Аррениуса до Каллендера концентрация углекислого газа повысилась примерно с 300 до 320–330 ppm.

— Но ведь кроме человеческого фактора могут быть и другие причины потепления?

— А вот это интересный вопрос. Как раз тогда, в тридцатых годах, в климате Земли происходили два замечательных события. Первое — это так называемое потепление северных широт, отмечавшееся с конца двадцатых по сороковые годы, которое привело к значительному уменьшению льдов в Северном Ледовитом океане. Стали замечать, что льдов становится меньше, и тогда, по крайней мере в Советском Союзе, предпринимались очень большие усилия для того, чтобы освоить арктические маршруты. Управление Северного морского пути было создано именно тогда, в тридцатые. Всесоюзный арктический институт активно занимался этой проблематикой. Помните эпопею папанинцев на станции «Северный полюс-1» с постоянно трескающимися льдинами? Вот в этом потеплении человек виноват не был. Совершенно точно доказано, что проявление этого эффекта связано с тем, что тогда сильно сократилось количество действующих вулканов. Прозрачность атмосферы увеличилась, и больше радиации стало доходить до земной поверхности, что и вызвало эффект потепления. В основном он развивался в умеренных и северных широтах Северного полушария. Здесь вообще любое потепление — от любого источника, от любого фактора — всегда сильнее проявляется.

— А как определили, что льды подтаяли не от изменения в составе воздуха, от чего бы оно ни произошло, а именно от Солнца?

— Дело в том, что глобальное потепление, связанное с изменением газового состава, обязательно приводит к такому эффекту: температура приземного слоя (нижний слой тропосферы) повышается, а нижней и средней стратосферы — это примерно на высоте 10–12 километров, где летают самолеты и дуют струйные течения, — наоборот, обязательно понижается. Этот эффект тоже Аррениус, между прочим, предсказал в расчетах по своей модели, и он доказал, что это является как бы оселком, по которому проверяется, из-за чего идет потепление. Сейчас — я перескакиваю уже в наше время, возвращаясь к вопросу о глобальном потеплении, — понижение температуры над тропопаузой идет быстрее, чем повышение внизу: там примерно на 1,2 градуса температура понизилась, тогда как на поверхности примерно на полградуса. И это еще раз доказывает, что современное потепление связано с изменением состава атмосферы с ростом парниковых газов. Так вот, если бы потепление шло из-за роста проходящей солнечной радиации, то увеличение температуры наблюдалось бы во всех слоях. Это дело было хорошо изучено начиная с семидесятых годов, когда измерений стали делать намного больше: нужно было больше запускать ракет и радиозондов.

— А какое второе интересное явление наблюдалось в климате двадцатого века?

— Кончился период увеличения прозрачности атмосферы, и наступила волна похолодания сороковых-пятидесятых-шестидесятых годов. Обращаю ваше внимание, в основном это было возвращение к тем температурным трендам, которые существовали до процесса потепления тридцатых годов, стартовавшего со снижения вулканической активности.

— Я где-то читал, что это похолодание могло быть вызвано проявлением эффекта мини-ядерной зимы в результате многочисленных наземных испытаний, проводимых в эти годы.

— Атомные взрывы небольшой мощности не могли выбрасывать аэрозоль в таких объемах, до стратосферной высоты, чтобы более или менее весомо уменьшить прохождение солнечной радиации. А самые мощные испытания прошли где-то в конце пятидесятых — начале шестидесятых, в то время как этот период похолодания начался после войны, в сороковых. Так вот тогда весь климатологический народ, который разбирался в истории вопроса, настроился на то, что период глобального похолодания будет продолжаться. Ведь начиная с фанерозоя — эпохи так называемой явной жизни, длившегося полмиллиарда лет, — температура, пусть и скачками, но все-таки падала: Земля наша постоянно хотела замерзнуть, все шло к этому. И в 1963 году мой учитель академик Михаил Иванович Будыко, тогда директор Главной геофизической обсерватории в Ленинграде, очень авторитетной организации, обратился к академику Евгению Федорову, который возглавлял тогда Гидрометеорологическую службу СССР, с вопросом об организации при этой службе комиссии по изменению климата. Федоров, кстати, был одним из трех полярников, кто в 1937 году остался с Иваном Федоровичем Папаниным на дрейфующей льдине на станции «Северный полюс», и сам был талантливым ученым. Оба, как и большинство климатологов, тогда и в голове не держали, что изменения эти могут идти в сторону потепления, а те, кто про такую возможность заикался, подвергались освистанию. Но в конце шестидесятых Михаил Иванович — тут надо отдать должное его таланту и научному мужеству — примкнул к немногочисленным тогда ученым, которые говорили о СО2 именно как о факторе будущих климатических изменений в сторону глобального потепления.

— Насколько я понимаю, Михаил Будыко был первым, кто заговорил в нашей стране о глобальном потеплении в увязке с проблемой выбросов углекислого газа.

— Его заслуга в том, что он не пропустил и правильно оценил значение результатов измерений, которые говорили о все увеличивающейся концентрации углекислого газа, в частности те, что проводил американец Чарльз Дэвид Киллинг в обсерватории на вулкане Мауна-Лоа, это на Гавайях. Будыко вовремя понял, что именно это направление в климатологии стратегическое, популяризировал его и настраивал власти, говоря о необходимости исследований именно в этой области, тогда как многие от нее отмахивались.

— А Киллинг — это ученый, доказавший, что повышение содержания углекислого газа в атмосфере особенно заметно на фоне сезонных колебаний, и есть кривая его имени?

— Это было позже, а в 1955 году он организовал регулярные измерения концентрации СО2. Следует отдать должное американцам — они этот вопрос подняли раньше всех. Выдающийся американский ученый Сукуро Манабе, работавший в лаборатории геофизической гидродинамики Принстонского университета, был одним из первых, кто в конце шестидесятых начал строить первые модели общей циркуляции атмосферы и океана и пытался понять, что будет с климатом при различных условиях, например, если концентрация углекислого газа будет расти. И, что любопытно, они получили результат примерно тот же самый, что и у Аррениуса, но по точности уже гораздо более деликатный. Манабе первым экстраполировал кривую роста CO2 до 2000 года, взяв данные того же Киллинга, и у него получилось, что к этому времени глобальная температура у земной поверхности повысится на 0,7 градуса относительно средних значений температур доиндустриального периода. Будыко построил свою так называемую энергобалансовую модель климата, и у него вышел рост на 0,6 градуса, даже более точный, чем у американца, — потом он говорил, что его модель точнее и его оценку следует считать первой. Вы же понимаете, это уже спор между двумя великими. Это второй важный этап, когда масса климатологов вернулась к этой проблеме.

— Должен признаться, не знал, что Советский Союз был в научном авангарде в области климатологии.

— Золотая пора советской климатологии началась даже чуть позже. В 1974 году между Советским Союзом и Америкой был подписан договор об охране окружающей среды. Это были годы потепления отношений между двумя нашими странами. В те же годы состыковались космические корабли «Союз» и «Аполлон», прошла выставка США в Москве. В рамках этого соглашения была организована так называемая Восьмая рабочая группа по проблеме изменения климата. Так как большинство из нас были невыездными, до середины восьмидесятых американцы приезжали к нам. Тогда мы вышли на очень хороший научный и экспериментальный уровень. На начальной стадии исследования были посвящены физическим характеристикам климата и оценке различных климатических моделей, существовавших в то время. Потом тематика работ расширилась: в них были включены исследования по моделированию углеродного цикла и химии атмосферы и много чего другого. Итогом этой системной работы стал совместный советско-американский отчет о климате и его изменениях, который благословили Горбачев и Рейган, и он был опубликован под названием «Предстоящие изменения климата». Если говорить содержательно, то в этой книге мы затронули все те вопросы, которые и сейчас поднимаются. Рассмотрели действие других парниковых газов, того же метана, влияние на климат изменений влажности, изменений солнечной радиации, взаимосвязи океана и углеродного цикла. Была сделана попытка оценить параметры чувствительности климата к приходу солнечной радиации из-за циклов солнечной активности. Выяснили, что одиннадцатилетние циклы могут быть ответственны только за 7–8 процентов повышения температуры приземного слоя атмосферы, то есть чувствительность климата, чувствительность температуры нижнего слоя воздуха к этому изменению равна примерно 0,07 градуса. Все это позволило не только подтвердить основные выводы Аррениуса, но и существенно дополнить их.

— Геннадий Викторович, поясните, как знание углеродного цикла в природе объясняет именно антропогенное происхождение «избыточного» углекислого газа. Есть тот же океан с огромными запасами углекислоты, в природе существует множество других процессов с выработкой СО2.

— Думается, что правильнее говорить не «избыточного» углекислого газа, а дополнительного антропогенного источника СО2. Что касается океана, то он был исследован нами тщательнейшим образом. При современной концентрации СО2 он поглощает примерно половину всей выбрасываемой из разных источников углекислоты. Но ведь каждый второй грамм продолжает летать в воздухе. При этом сам океан закисляется и, закисленный, поглощает все меньшую и меньшую долю газа.

— Промышленность выбрасывает все-таки больше, чем океан?

— Конечно, океан будет выбрасывать больше, чем человек, на порядки, если его нагреть, потому что в холодной воде газы растворяются лучше. Но сам океан рождает углекислый газ в очень небольших объемах, в основном поглощая его, так как там происходят гигантские по объему фотосинтетические процессы. Весь этот планктон, эти самые бактерии и организмы верхнего слоя, перерабатывает практически весь СО2, поглощаемый океаном из воздуха.

— Что касается лесов, верно ли утверждение, что чем больше мы посадим деревьев, тем меньше станет углекислого газа в атмосфере?

— Это еще один миф. Молодой лес, конечно, загоняет все в стволы, а если лес старый, он гниет. Лес устойчивый, сколько возьмет, столько и выбросит, сбросив листву, которая, запрев, вернет углекислый газ в природный кругооборот, то есть баланс переработанного и выброшенного лесом газа в итоге будет нулевым. Другое дело, если вы его вырубите, ничем не заместив, а потом продукты древесины сожжете или отправите на свалку, где они сгниют, это нулевое сальдо нарушится, и вы получите дополнительный кусочек того самого антропогенного газа, который в нулевой природный баланс уже не впишется. В целом в этот кругооборот вписывается и сельское хозяйство. Как мы вырастили, так и съели, как съели, так и покакали. В принципе, в осредненном варианте — а Землю устраивает осреднение — существует некий баланс. Все то, что делается природными системами, включено в расчет этого баланса, и получается, что извне углекислый газ подбрасывается только людьми. Первым это понял уже Аррениус. Он знал, что выбрасываемый СО2 не сразу начинает работать как парниковый газ, сначала идет круговорот, и поэтому, прежде чем рассчитать свою климатическую модель, он построил сначала модель круговорота углекислого газа и вообще углерода в природе.

— А взяться «избыточному» углероду, кроме как из-под земли в виде угля и нефти, больше неоткуда?

— Есть такой немецкий ученый по фамилии Зюсс. Он, как специалист по ядерным делам, еще молодым человеком, во время войны, работал в Норвегии, там, где немцы делали тяжелую воду. Потом англичане вместе с норвежскими партизанами взорвали все это дело, и после войны он уехал в Америку. Зюсс предложил радиоизотопное доказательство того, что СО2, который накапливается в атмосфере, является именно продуктом жизнедеятельности человека. В нашей природе существуют два наиболее распространенных изотопа углерода: С12 и С14. 12-й — стабильный, а 14-й имеет период полураспада в пять с половиной тысяч лет и образуется в результате обстрела нейтронами, содержащимися в солнечном ветре, атомов азота N15. Его мало, и общее его содержание в атмосфере в молекулах СО2 более или менее одинаково. В середине пятидесятых в результате ядерных испытаний произошел всплеск роста его концентрации, но потом испытания запретили, и вдруг всего за двадцать лет — это при таком-то длинном периоде полураспада — его относительное содержание в атмосфере пошло вниз, на свой обычный уровень. Объяснение этому одно: атомы этого изотопа «разбавились» обычным С12, вытащенным из земли в виде остатков горения ископаемых, попавших в атмосферу. В самой же земле С14 давно уже нет, он там распался еще в каменноугольные периоды.

— Удивительно, как малое по сравнению с тем, что происходит в природе, — то, что выбрасывается человечеством, действует на всю климатическую систему в целом.

— Проблема не в том, какова доля СО2, созданного человеком, а в том, что это избыточный СО2. Человек выбрасывает действительно гораздо меньше, чем, к примеру, накоплено в объеме осевших на дно океана карбонатных веществ. И некоторые критики говорят: смотри, сколько углекислого газа в океанах, а ты привязался к малюсенькому потоку из трубы. Но нельзя путать поток и содержание! Поток — это грамм через квадратный сантиметр в секунду. А содержание — это грамм в сантиметре кубическом. Когда говорят: маленький поток и большое содержание, — это сравнение трех конфет и пяти слонов. Эти вещи несравнимы. Содержание углекислого газа в атмосфере по сравнению с добавляемым человеком огромное. Но у нас вот этот поточек, выбрасываемый из трубы, постоянно работает, работает, добавляет и добавляет, и каждый его второй грамм, не съеденный океаном, идет на дополнительный разогрев планеты.

— Поэтому многие считают, что надо как-то с СО2 бороться, чтобы этот поток перекрыть…

— Но никому из этих умников не приходит в голову, насколько обоснованны перспективы и способы борьбы с этим делом в целом, притом что мы хотим по-прежнему есть и комфортно жить. Мы что, можем, к примеру, китайцев или индийцев заставить и дальше прозябать в нищете? Если придет Господь Бог и уменьшит количество углекислого газа без всяких дополнительных энергетических затрат, может, я только пожму ему руку. Но такого не произойдет никогда, к сожалению. Абсурдность ситуации в том, что борьбу с углекислым газом оторвали от самой проблемы — изменения климата: апологетам войны с СО2 не до климата, они будут считать его на душу населения, на «морду» страны, решать, где позволено выбрасывать, а где нет, — отсюда все эти бесполезные Киотские протоколы.

— Предположим, что поток этот мы перекрыли, устроили себе безуглеродную жизнь, к чему сейчас повсеместно призывают. Как поведет себя уже выброшенный в атмосферу избыток парниковых газов?

— Даже если получится меньше выбрасывать, это совсем не значит, что уменьшится уже существующая концентрация СО2. Еще наши работы в семидесятых-восьмидесятых по существующим моделям углеродного цикла показали, что значительная доля антропогенного СО2 будет оставаться в атмосфере в течение очень длительного времени. Если предположить, что все доступные запасы углеродного топлива мгновенно сожжены и выбросы сразу поступили в атмосферу, то концентрация СО2 в ней, по реалистическим оценкам, должна была бы увеличиться по крайней мере в четыре раза. Но даже если будет сожжена только часть углеродного топлива, пусть и значительная, то и через десять тысяч лет концентрация в атмосфере будет в два раза выше современной, а чтобы этот избыток окончательно связался в океанических карбонатных породах, потребуется от миллиона до десяти миллионов лет. Мы, люди, что, имеем наглость покуситься на такое плечо планирования? Предположим, что решились и кинули все силы, чтобы СО2 остановить. Если вы берете мешок с тараканами и открываете, тараканы разбегаются. Какими силами их заставить бежать назад — только обратной прокруткой кинопленки. Собрать СО2 — вы представляете, что это такое, какие энергетические затраты потребуются? А дополнительная энергия, превышающая любые современные возможности человека, на это откуда возьмется — от ветряков?

— Но концентрация растет, вы сами ссылаетесь на кривую Киллинга, планета разогревается. Фильмы один страшнее другого показывают. Что делать?

— Выскажу парадоксальную, может быть, мысль: а кто сказал, что много углекислоты и более теплый климат для человека как живого организма — это плохо? Кто-то убедительно может доказать, что плохо? Или кто-то просчитал катастрофичность изменения климата? Конечно, что-то обязательно изменится, но что? Давайте изучать. Нет, силы направлены на борьбу с СО2. Между тем, например, из палеоклиматических исследований известно, что в прежние времена, особенно в третичный период и ранее, когда концентрация парниковых газов действительно менялась очень сильно и, бывало, в пять раз превышала современные показатели, жили динозавры и росли колоссальные леса, потому что углекислый газ интенсифицирует фотосинтез. А что, мы не хотим, чтобы у нас биосфера была мощнее, не хотим дармовой добавки? Избыток СО2 знаете как влияет на производство картошки и кукурузы? Может, решится проблема голода.

— Но вы сами рассказывали о таянии льдов, уровень океана повысится…

— Те же динозавры наверняка предпочитали рост биосферы, оставаясь равнодушными к поднятию уровня океана. Лед тогда таял и поднимался так медленно, что они могли спокойно отойти от берега. Теперь же человек меняет климат в пятьдесят-сто тысяч раз быстрее, чем он менялся в прошлом, и мы, конечно, не можем просто встать и уйти из городов, оставив заводы и другую инфраструктуру. Но это и не надо делать быстро, посчитано, что к концу столетия при нынешнем раскладе уровень океана может подняться на 50–60 сантиметров. Для Петербурга, например, это не критично, а для голландцев много. Но ведь это уже все равно не остановить. Положим, перестали разом выбрасывать парниковые газы, и повышение на такой уровень вместо ста лет получили через сто один год. Решает это проблему человечества в целом? Нет. Но, может, вместо бесполезных в условиях дефицита ресурсов антиуглеродных программ дать тем же голландцам денег на новые дамбы, а какое-нибудь затопляемое Фиджи переселить? Не строить в прибрежных зонах новую инфраструктуру, пусть, пока не затопило, поветшает старая, мы еще успеем ее отэксплуатировать — и дома, и железные дороги. Вот это уже реальное рассуждение. Необходимо вопрос «что делать?» перевести из сферы уменьшения выбросов в сферу привыкания к СО2. Надо уже не заниматься голым подсчетом парниковых газов, а попытаться определить основные направления угроз и заранее подстелить соломки. Например, исследовать повторяемость тропических ураганов при глобальном потеплении и при необходимости переселять из зон риска людей. До удвоения СО2 мы дойдем если не в 2100-м, то в 2150 году. Решение, куда девать СО2, не найдется все равно. Надо думать об этом спокойно, а не устраивать международные мероприятия с бессмысленными голосованиями, сколько сбрасывать, а сколько нет, кому позволить, а кому нет.

Ирик Имамутдинов